Она дернула ногой, но пухлощекая медсестра доброжелательно поправила ее положение в кресле, а потом придержала лодыжку Элинор рукой.

От света под потолком у нее разболелась голова. Когда доктор снял одноразовую перчатку, Элинор увидела кровь на пластиковом пальце.

– Что происходит? – спросила она в тревоге.

Доктор Эйвери что‐то прошептал медсестре.

– С ребенком все в порядке?

– Минуточку, миссис Прайд. Мы скоро вернемся.

Элинор отметила, что он не встречается с ней взглядом. Что‐то не так. В комнате как будто стало еще холоднее. Она принялась водить пальцами по плечам.

Когда они вернулись, первым в комнату вошел Уильям, и в горле у Элинор встал комок. Он никогда к ней на прием не заглядывал. Уильям сильно побледнел; Элинор смотрела на него, пытаясь по его взгляду понять, что происходит.

– Они тебе позвонили? Что с ребенком?

Уильям не мог больше сохранять спокойствие.

– Доктор Эйвери сказал, что сердце не бьется.

Ее мир будто разбился на части.

– Пусть еще раз проверит.

Уильям потянулся взять ее за руку, но она отдернулась.

– Нет!

– Миссис Прайд, зародыш не шевелится. Боюсь, у вас замершая беременность. Мне очень жаль. – Элинор даже не знала, что доктор Эйвери тут, пока не услышала его голос.

Воздух в комнате стал неподвижным, Элинор чувствовала, что давится собственной слюной. Она яростно затрясла головой.

– Нет. Я вне зоны опасности.

– Нам очень жаль, – ответил врач. – Это редкое явление, но так бывает.

– Вы ошиблись. Пожалуйста, перепроверьте, – сказала Элинор, обхватив свой живот.

Уильям попытался ее обнять, но она отдернулась.

– Этого не может быть.

– Мы знаем, что это трудно, миссис Прайд, и очень сочувствуем вашей потере.

Он негромко обратился к медсестре:

– Пожалуйста, подготовьте бумаги для направления ее в родовое отделение.

– Родовое? – дернулась Элинор.

– При замершей беременности нам нужно извлечь плод, заставить вашу матку его вытолкнуть. Мы индуцируем вам роды, и откладывать это нельзя.

Элинор поверить не могла, что все повторяется.

– Мы справимся, – прошептал Уильям. Но Элинор не хотела справляться, она хотела своего малыша. Живого, у нее на руках, в ее жизни, в их доме.

– Мне так жаль, любимая. – Голос у него сорвался, и Элинор ощутила его разочарование. Она вышла замуж удачно, а он женился на неисправности.

Двери лифта открылись на шестом этаже. Медсестра катила Элинор по коридору, и со всех сторон она слышала стоны женщин на разных стадиях родов. Потом, как раз когда ее закатили в палату, Элинор услышала слабый писк новорожденного, который требовал материнского молока. На глазах у нее выступили слезы, она вся сжалась.

Так нечестно.

Уильям остановился подписать бумаги. Сестра каким‐то образом переложила ее в постель. Потом пришел доктор Эйвери и принялся объяснять, что будет дальше.

– Я начну с питоцина. По тридцать капель в минуту, чтобы начались роды. Через несколько часов всё закончится. Благополучно. Я скоро зайду и проверю, как у вас дела.

Новая медсестра поставила ей капельницу, и Элинор оставили одну. Жалюзи были открыты, и она видела, как с дерева за окном летят по ветру розовые лепестки. По щекам у Элинор текли слезы. Открылась дверь, тяжело вошел Уильям. При виде его она зарыдала еще сильнее.

– Ну, ну. Все в порядке.

Элинор позволила ему себя обнять.

– Нет. – Она наклонилась к нему поближе. – Это я во всем виновата.

– Не надо так.

Элинор утерла слезы тыльной стороной ладони.

– У меня был такой ритуал. Каждое утро, когда ты уходил на работу, я шла в молитвенную кладовку и благословляла ребенка. Сегодня я первый раз пропустила. Я проспала, и Надин…

– Элли, это не твоя вина.

– Моя.

– Это необъяснимое природное явление. Не вини себя. Ты не могла этому помешать. Даже молитвой. – Он обнял ее, и она рыдала ему в плечо, пока в ней еще оставалась хоть капля слез.

Глава 7

Ультиматум

Руби

К началу августа мы так и не нашли решения для моей растущей проблемы. Мы с тетей Мари сделали перерыв и перестали об этом разговаривать, будто наше молчание могло заставить проблему исчезнуть. Она еще пару раз приносила домой снадобья, которые, как предполагалось, должны заставить яйцо извергнуться, но меня от них просто тошнило. Если я правильно посчитала, срок у меня был почти пятнадцать недель. Время для того, чтобы все исправить, почти закончилось.

В Филадельфии на три дня воцарилась жара, и как бы я ни пыталась остыть, кожа у меня вечно была влажная. У меня внутри будто все сварилось. Чтобы избавиться от ощущения влажной липкости, мужчины в нашем квартале гаечным ключом отвинтили тугую крышечку с гидранта. Для половины квартала пробежка под струей воды сходила за купание. Большинство бассейнов в Филадельфии предназначались только для белых, и даже в те редкие моменты, когда спасатели пускали нас поплавать, надо было следить, не высыпали ли они гвозди на дно или не добавили ли в воду кислоту или отбеливатель, чтобы нас отвадить. Про это ходили просто ужасные слухи.

Я стояла у окна, надеясь почувствовать ветерок. Внизу визжали дети в обрезанных джинсах, шлепая босыми ногами по черному гудрону. Пот скапливался у меня между тяжелыми грудями, стекал по позвоночнику.

– Давай-ка сыграем в джин рамми прежде, чем я уйду на работу. Разобью тебя в хлам, – заявила тетя Мари. Она сидела на тахте в растянутом лифчике и выцветшем комбинезоне и тасовала колоду карт.

– Ты хочешь сказать, дашь мне тебя разбить.

– Это я тебя научила играть!

– И ученик превзошел учителя.

– Не болтай чепухи, – ухмыльнулась она, раздавая карты.

Я уселась на тощенькую подушку на полу и принялась раскладывать свои пять карт по мастям, как вдруг в дверь постучали. Стук был настойчивый, как у полицейских. Тетя Мари сунула руку под тахту, чтобы проверить, на месте ли ее двадцать второй калибр, потом тяжело поднялась на ноги, подошла к двери и выглянула в глазок.

Обернувшись, я с изумлением увидела, как в дверь спокойно входит мать Шимми. Каждый волосок у нее на голове лежал гладко, ни на юбке-карандаше, ни на трикотажной блузке не было ни морщинки. Хотя все мы плавились от жары, она сложила руки перед собой, не снимая кружевных перчаток.

– Миссис Шапиро. Квартплата только в конце недели. – Тетя Мари выпятила бедро.

– Прошу прощения за вторжение, – отозвалась миссис Шапиро. Я видела, как она обвела глазами комнату. Выцветшие простыни, приколотые кнопками к окну вместо занавесок, облупившаяся краска на стенах, трещины в деревянном полу, в которых грязь начинала застревать через секунду после уборки, наши стираные трусы и лифчики, сушившиеся на спинках разномастных кухонных